Александр МЕЛИХОВ
ТЕРРОР – ОРУЖИЕ ПРОИГРАВШИХ
Брижит Бардо оштрафовали за то, что она публично
призвала иммигрантов не мочиться на стены архитектурных памятников… В парижском
метро подростки из мусульманских семей безнаказанно хамят парижанам… Из рождающихся
в сегодняшней Франции младенцев лишь каждый третий француз… Первой красавицей
Финляндии избрана чернокожая девушка… Финская полиция немедленно выезжает
разбирать детскую ссору, если в ней участвует «цыганенок»… Литературное жюри
присуждает премию гею за роман о страданиях геев… Целование рук американки
считают публичным оскорблением… Стоит сказать о себе «я – русский», как
либеральная публика интересуется – «Вы антисемит? Или,
может, татар не уважаете?»… Считается «недемократич-ным» снимать сложное кино…
И главным результатом всего (еще не всего!) этого
коктейля, полностью опубликованного в «Литературной газете», кандидат
философских наук, культуролог Анна Яковлева объявляет «террористическую
альтернативу» – «толерантность без берегов спровоцировала террористическую
войну»: «Безграничная терпимость к грубому вторжению в нашу жизнь иного ее
образа, иных моральных установок (ловко закамуфлированных под религиозный
фанатизм) лишь провоцирует нарастание агрессий».
От разнородных фактов настолько рябит в глазах,
что прямо не знаешь, с какого начать. Чернокожая «мисс
Финляндия»? Но мулатки и в самом деле бывают невероятно очаровательны. А если
люди с темной кожей попутно почувствуют, что в доминирующей культуре уважаются
(с изрядной долей коррекции) их стандарты красоты, у них станет одной причиной
меньше ненавидеть эту культуру (а стало быть, и поддерживать террористов). Зато
на тему «финны и цыгане» мне довелось приобрести менее безоблачный маленький
опыт.
Сияющий вокзальный буфет с благопристойной
очередью в четыре-пять приличных господ. Вдруг через
чистенький зальчик решительной походкой шагают два молодых разухабистых брюнета
и, не обращая внимания на очередь, что-то требуют у накрахмаленной буфетчицы, а
затем вступают с нею в затяжные препирательства. Наконец какой-то мужчина не
выдерживает и делает им (выдержанное) замечание. Они, словно того и ждали,
разом обращаются к нему в явно угрожающем тоне, сунув правую руку в карман, как
это делалось в североказахстанском шахтерском поселке моего детства. Мужчина сначала
мнется, а затем, опустив глаза, и вовсе оставляет поле боя; за ним торжествующе
удаляются и нарушители спокойствия.
«Цыгане, – мрачно объяснил мне мой молодой
приятель-финн, открыто называющий себя националистом. – Они всегда руку в
кармане держат, никто не хочет с ними связываться…» – «Хозяева жизни?» –
подначил я, но он не пожелал говорить о святом в легкомысленном тоне.
– Какие они хозяева – они не представлены ни во
власти, ни в бизнесе, ни в культуре. Бытовое хамство –
все, что им остается. Вот кто представлен – непропорционально представлен! –
так это шведы. В быту они милейшие люди – ни алкоголиков, ни хулиганов. – А в
политике, в бизнесе они доминируют. По крайней мере, их там намного больше, чем
в населении. Даже знание второго государственного языка, шведского, им
помогает». – «А в культуре?» – «В культуре они тоже заметно представлены, но о
культурном доминировании речь не идет. А остальное мало кого волнует. Ведь самое мучительное – это культурное унижение,
а этого они всячески избегают, всегда подчеркивают: мы один народ…»
В его голосе прозвучало явное недовольство, что
такой простой прием оказывается настолько эффективным. А
мне снова вспомнилось детство: «хлебный», неизменная давка у прилавка – и
сквозь как по волшебству расступающуюся толпу к прилавку проходят два ссыльных
молодых ингуша. Народ безмолвствует.
В ту пору я ничуть не сомневался, что они и есть
хозяева жизни. Лишь через много лет до меня дошло, что как
индивиды они доминировали в бытовых столкновениях, но как народ не могли соперничать
с русскими ни в административной, ни в культурной, ни в военной сфере: их
только что насильно привезли к нам в товарных вагонах, и, пожелай власть, могли
бы снова вывезти куда вздумается.
В городке у нас жили и казахи, и те во власти были
представлены – в райкоме, – но более нигде: ни среди инженеров, ни среди
учителей их почти не было. Тройка-четверка евреев целиком
входила в инженерско-учительскую элиту, но заметного лобби там составить не
могла, во-первых, из-за своей малочисленности, а во-вторых, из-за отсутствия
каких бы то ни было отдельных интересов. Высокопарно выражаясь – из-за
отсутствия собственной культуры, то есть системы коллективных грез о каком-то
особом месте в мире, о какой-то особой миссии… Если тамошние евреи о чем-то и
грезили, то разве лишь о том, что они такие же советские люди, как все прочие.
И вообще нации отмирают. Только что-то уж очень медленно. А то в компании у
какого-то нечаянно сорвется слово «казах», и все невольно покосятся на
какого-нибудь Айдарбека, и тот, залившись краской, опустит глаза… Cлово «еврей»
случайно сорваться не могло – слишком уж грубым оскорблением оно служило.
А потому и невинное слово «русский» вызывало
некоторое напряжение среди тех, кто был лишен возможности с таким же
спокойствием и достоинством указывать на свою национальность. И те народы, чьи имена десятилетиями, если не веками, могли служить
оскорбительными кличками, боюсь, еще очень долго будут с подозрением выискивать
тайные мысли, с которыми народы-гегемоны произносят свое формально нейтральное
имя. Ведь никто не воспринимает слова «я – швед», «я – немец», «я – русский»
как бесцельную информацию типа «я – Иванов»: слова всегда интерпретируются в
контексте каких-то социальных ожиданий. И пока эти ожидания негативны,
болезненны, наверно, лучше и впрямь, если нет особой нужды, избегать подобных
констатаций. Разумеется, это не предполагает отказ от любви к своему народу и
гордости за его свершения, как того требуют либеральные господа Лебезятниковы,
но ведь, и гордясь своими близкими, мы избегаем объявлять во всеуслышание «Моя
жена красавица» или «Мой сын гений», мы щадим чужие иллюзии – в надежде на то,
что в ответ будут щадить наши. А национальные иллюзии – это и есть то главное,
во имя чего гремят взрывы и льется кровь.
По этой же причине не стоит обращаться к целой
национальной группе с призывом не свинячить. У либерализма
при всех его идиотизмах есть одно хорошее качество: он не допускает
коллективной вины. И если бы в какой-то национальной группе даже 99 % мочились
на чужие святыни, обвинять их все равно можно было бы только по отдельности, на
основании точно установленных фактов. Это, кстати, каждому может пригодиться:
несколько лет назад один израильский министр позволил себе вслух упомянуть о
повышенном проценте проституток и воров в «русской алии» – и получил из газет
страшную головомойку. И поделом.
Так что если подростки из мусульманских семей
хамят парижанам в метро, привлекать к ответственности их возможно тоже только
по отдельности, да и то лишь тогда, когда хамство перешагнет уголовно
наказуемые границы, увы. До тех же пор парижанам остается
утешаться тем, что папы и мамы этих юных хамов обслуживают тех же самых парижан
на каких-то непрестижных, низкооплачиваемых, опасных работах. А завтра этим
займутся и сами хамы. Ибо всем осведомленным людям хорошо известно, что без
притока иммигрантов с их повышенной рождаемостью Европа существовать не может.
По крайней мере, не снизив, и весьма существенно, жизненные стандарты, а об
этом никто из политиков не смеет и заикнуться.
А между тем продолжительность жизни растет,
рождаемость падает, – число пенсионеров, приходящееся на одного работающего,
опережает рост производительности труда, но рост аппетитов опережает и то, и
другое. Так что те два младенца-«инородца», приходящиеся
на одного младенца-«француза», оказываются едва ли не последней надеждой
либеральной Европы. Вот только почему первые двое не французы? (Кстати, точны
ли эти цифры?) Каждый народ ассимилировал в себе огромное количество племен и
народностей, и процессу этому не видно конца. И эти двое сделаются французами
по культуре (обновленной, вобравшей в себя новые элементы, как уже не раз
бывало), если только им будут пореже намекать, что они не французы. Ассимиляция
лучше всего проходит не через открытый нажим, а через соблазн. Ассимилируемым
нужно раскрыть все мыслимые пути для интеграции в европейское общество, и если
даже на протяжении одного-двух поколений придется кривить душой, все равно
необходимо всеми доступными средствами чаровать их коллективной иллюзией «Мы
один народ». Ибо только этой иллюзией создаются и сохраняются народы. И слияние
народов есть прежде всего слияние их грез.
А.Яковлева глубоко заблуждается, полагая, что
терроризм порождается попустительством, – нет, терроризм порождается отчаянием,
страхом за распад той картины мира, всегда иллюзорной, в которой каждая вера,
каждый народ представляется себе красивым, уважаемым и бессмертным. А.Яковлевой
кажется, что терроризм – это экспансия, месть другим за то, что они живут
по-другому. Но на самом деле терроризм – это не
наступательные, а арьергардные схватки разгромленной армии. Исламский мир, а в
особенности арабский, имеющий за плечами действительно великое прошлое –
великие территории, великую науку, великое искусство, – проиграл международные
состязания во всех видах и жанрах. В последние века экспансией занимался и
занимается именно Запад; но если раньше это были прямые колониальные
завоевания, то сегодня это главным образом экономическое, культурное
воздействие. Коммерциализация, индивидуализация жизни неуклонно размывают все
традиционные коллективы и святыни, и было бы странно, если бы те в ответ не
выстраивали оборонительных тоталитарных утопий, кажется, первая из которых была
с гениальной силой разработана Платоном в ответ на либерализацию афинского
общества.
Мы должны понимать – террор отвечает не на
слабости, не на поражения, а на силу, на победы либерализма, террор
свидетельствует о кризисе не либерализма, а традиционализма. Террор – реакция проигравших на превосходящий авторитет Запада в
военной, экономической, культурной, мифотворческой, досуговой – да, пожалуй, и
во всех прочих сферах, исключая разве что парижское метро: не надо думать, что
тот, кто хамит, и есть победитель. Что, наша шпана главнее президента? И
толерантность по отношению к проигравшим, быть может, если и провоцирует
бытовое хамство, то во всяком случае разряжает политический экстремизм, а
вестернизированный хам все-таки гораздо лучше, чем благородный убийца. На
чем-то же и проигравшим надо оттянуться! А, покуражившись, подавляющее их большинство
(хотя, увы, и не все, но ищем-то мы не совершенства, а наименьшего зла!)
впрягается в семейную лямку и через одно-два поколения превратится в тех же
французов, только личиком приятно смуглявым, как и мечталось Макару Нагульнову.
И если даже французская культура что-то потеряет в манерах – не беда, если этим
будут спасены тысячи жизней
Перевербовывать побежденных – вот главная
сегодняшняя задача либерального Запада. А усиление жестокости по отношению к
ним – драгоценнейший подарок их собственным экстремистам: уж те-то первыми
ринутся на помощь униженным и оскорбленным агонизирующим иллюзиям. А им
навстречу ринутся наши экстремисты – и пошла потеха: на исламский фашизм
ответим французским, немецким, русским фашизмом!
Не будем забывать, что и фашизм – оружие
проигрывающих, утративших возможность защищать себя иными средствами, кроме как
физически уничтожить или хотя бы дискредитировать источник соблазна, а у нас,
слава богу, нет никаких серьезных оснований считать себя побежденными. Или нас тоже соблазняет намаз и обрезание, а наших женщин чадра?
Сегодня на Западе, а стало быть и в России, есть множество людей, испытывающих
ужас перед «поднимающимися», «пассионарными» народами, а именно ужас и является
главной причиной всех безумств и зверств. Поэтому перепугавшихся нужно всемерно
успокаивать подробными разъяснениями, что речь идет, напротив, об
«опускающихся» народах. Что же до их «пассионарности», то есть поглощенности
какой-то великой грезой, то ее лучше всего характеризует русская пословица:
бодливой корове бог рогов не дает. Чтобы составить Западу серьезную военную
конкуренцию, «пассиона-риям» пришлось бы отказаться именно от того, что они
защищают – от грезы, – и сдаться именно тому, что они ненавидят, –
рациональности. После чего исчезнет и главная причина ненависти.
Террор – это попытка побежденных спровоцировать
победителей на масштабный ответ, чтобы этот ответ удесятерил, утысячерил число
обиженных, а стало быть, и удесятерил, утысячерил ту армию, на которую и
рассчитывают экстремисты. Поэтому всякая эскалация
ответного насилия – долгожданная вода именно на их мельницу. А потому сегодня
как никогда актуален завет Макиавелли: не наноси малых обид, ибо за них мстят
как за большие; но если все-таки хочешь обидеть, обижай так, чтобы тебе уже не
могли ответить. Те, кто хочет всего только «усилить жестокость» по отношению к
неприятным чужакам, должны понимать, что полумерами они не отделаются, – очень
скоро от них потребуется какое-то «окончательное решение»: сначала гетто, затем
концлагеря, затем… Но если бы даже безвестный безумец решился на нечто
подобное, «устраняемые» и их союзники все равно бы ему этого не позволили.
Путем взаимной стимуляции экстремисты обоих станов довести до мировой войны сегодня могут очень легко – до войны, в которой будут только проигравшие. И все истерики ведут именно туда.
* * *
Уж с каким наслаждением и сколько критических
стрел я выпустил по непробиваемому либеральному ханжеству и непрошибаемому
либеральному идиотизму, догматизму, и с каким удовольствием и сейчас поддержал
бы А.Яковлеву в ее протесте и против либерального выравнивания всего и вся, и
против либерального заискивания нормы перед аномалией, сложности перед
простотой, но в коктейле Яковлевой, как это постоянно бывает, дельное настолько
перемешано со смертоносным, что до дела руки снова не дошли.